Пути к итогу. Роман без отрыва от пьесы «Под тенью мечей…» - М. Горбачев-(Ростовский)

– Все в порядке, Мурат Георгиевич? Как себя чувствуете после процедуры?

Да, миленькое словечко. Что-то в нем есть от обтирания утренней физзарядки…

– Спасибо, все нормально. Вот только засыпаю на ходу…

– Нет-нет, до обеда не надо, пока неясно, как там с обходом… – фея выпорхнула за дверь.

– Что такой взмокший, Мурат? Видок, действительно, будто кто гнался… Может, еще полкружечки?.. – Глаза у Володи внимательные, с проблесками сочувствия.– Отдышись, посиди спокойно, пока никто не дергает. А лучше, по коечке спину распредели. Позвоночник – штука хрупкая, – беречь надо…

– Угадали, позвоночник – больное место. Повредил по молодости, сорвавшись с водопада.

– Вот тебе и раз! – тут же встревает Морозко. – Уж не из наших ли геологических? Вот уж кого-кого подносит народу на блюдечке геология, так это деятелей культуры. Только с моего факультета знаю и поэтов, и актеров, и режиссеров, и бардов…

– Окоротись, мемуарист, – прищуривается Смирнов. – Нечего похваляться знакомствами с великими…

– Да нет, не геолог я, химик по образованию. Но уж потом, после университета, расширил образование в сфере естественных наук, «бичуя» по широкой стране моей родной. То с вулканологами на Камчатке, то с гидрологами на Северном Урале, то с мелиораторами на Кольском…

– Где?! – у Валеры голос сорвался в сипение. – На Кольском? Мелиорация?.. Это по скальным-то породам да ледниковым валунникам?

– О, голос специалиста. Успокойтесь, Валерий, мелиорация – только звучный предлог для проведения комплексной съемки. А все остальное – действительно, ваша вотчина.

– И за каким тебя-то так носило? Или химичил при лаборатории, по специальности?

– Нет, все по-честному, с ломом-лопатой по канавам да шурфам.

– Ну, ты даешь, писатель…

– Да и правильно, – ввернул слово и Вадим. – Где еще набираться жизненного материала? Я угадал?

– Абсолютно верно. Чтобы писать, совершенно не обязателен литфак. Но необходимы осознанное желание и достаточная воля, чтобы заставлять себя работать на самообразование. Да плюс возможность перемещений и общений… Впрочем, повторюсь, писателя, в известном смысле, из меня так и не вышло.

– Да разве важно, что из кого не вышло!? – в голосе Володи зазвучали нотки болезненной темы. – Если хоть что-то путевое получилось, – это уже, можно считать состоявшейся судьбой…

– А, простите, Володя! Вы-то каким боком здесь оказались? Адекватный, трезвомыслящий…

– А нас уже на списание? – хмыкнул Морозко. – Полные придурки?

– Ради Бога, не обижайтесь! Здесь, я вижу, вообще подобралась компания, не вписывающаяся в представления о…

– О психах? Так какие же мы психи, в самом деле, если находимся в привилегированном положении, в основном по знакомству?!

– Восхитительно, друзья мои, но как-то я, честно говоря, не особенно рвался в эти стены. Хотя, да, согласился на обследование из-за беспокойства родных…

Молчание надолго срезало тему под корень, и каждый нарочито занялся каким-либо своим делом. Володя, собрав грязную посуду, отправился приводить ее в порядок. Валера стал разбирать сумку и складывать в пакет белье и причиндалы для вожделенного послеобеденного купания. А воплотившаяся из эфира Наденька отключила от капельницы «мосье Беглицкого» и вновь растворилась в несколько приторном аромате собственных духов. Тут же на смену ей прибыли санитарки Мила и Лана и буквально за минуту восстановили в палате «шик-блеск», протерев полы, тумбочки и удалив с глаз стойку для капельниц.

Вадим подсел на соседнюю койку. Удерживая обеими руками в длинных гибких пальцах кружку, сделал несколько коротких глотков (уважили, не обделили таки, молодцы) и заговорил… Заговорил негромко, с хрипотцой, уставив глаза в оконное стекло, за которым метались меж дождевых капель оборванные разноцветные листья…

II

Они не понимают… Никому это не надо. Каждый проживает свою жизнь, и, дай Бог, хоть с ней, одной-то, разобраться. Да и с какой, собственно? С той, что позади, или с той, что еще осталась…

Сколько бы ни осталось

Кто сегодня опознает простого парнишку, явившегося в город за своими «университетами»? Нет, в ломоносовы не рвался, но вполне заинтересованно осваивал биофак универа. Преодолев множественные искушения общаги, вполне достойно подошел к выпуску, после которого не поторопился учительствовать в родную Дроздовку, а остался при кафедре. В перспективе вполне могла светить и аспирантура.

А для начала, весь молодой задор был целенаправленно брошен на полевые работы для сбора фактического материала к диссертации доцента Голодкова. Воистину, сказочное было время! Совершенно безмятежно-«безбашенное». Кочевки по знойным Сальским степям и Калмыкии с биохимическим и геоботаническим опробованием под рев и дребезжание расхлябанного «Урала» с коляской. Горячий ветер, тонким наждаком нажигающий загар и дубящий кожу. Сказочные моменты внезапной встречи с обводненным, пусть и донельзя заиленным, ирригационным каналом. Вынырнешь из него – жить хочется. И уже минут через пять отряхнешь с обсохшего тела соляно-суглинистую корку, и опять – в седло! – навстречу безграничному простору, где на сто верст в округе встретишь, в лучшем случае, одну-две отары с суровыми, выжженными дочерна, конными пастухами. А ночевки под открытым небом?!.. И луна! Лунища, огромная и красноликая, выкарабкивающаяся из-за горизонта, отдуваясь и отфыркиваясь едва ощутимыми беззвучными ветерками.

Сколько времени ни пройдет, не забудется ни дня из того светлого периода. И не повторится из него ничего. Уже никогда…

Осенний военкомат не был особенно многословен и ласков, в один момент переведя стрелки в противоположном направлении. С Юго-Востока приходилось срочно переориентироваться на Запад. Но ГСВГ было вполне благопристойным местом для «двухгодичника» после военной кафедры. Во всяком случае, это был далеко не Афган, куда перебросили из Германии «кадровиков», коих и предстояло заменить «послеинститутской зелени».

И вновь надо было доказывать, может быть, в первую очередь даже самому себе, что чего-то стоишь. Доказывать ухмыляющимся новообретенным сослуживцам, что и «пиджак» способен без напряжения справляться и с техникой разных мастей, и на стрельбах творить чудеса. Но, видимо, даже в самом что ни на есть распоследнем «ботанике», где-то в глубине, неистребимо жив вечный воин, способный воедино слиться с любым оружием и пролить при необходимости кровь (и не только свою). А уж если попал в разведку, тем более обострятся в тебе все заложенные генетически чувства первобытного охотника, которые терпеливый всегда отточит до совершенства при наличии достаточного количества времени. А времени этого было в избытке…

На разведку ГСВГ возлагались «ответственные задачи слежения за противостоящей группировкой войск НАТО», что выражалось в постоянном «совершенствовании и поддержании боевой готовности подразделений специального назначения для ведения разведки и проведения спец мероприятий в тылу противника в случае развязывания войны». В переводе на человеческую речь это означало бесконечную череду учений всех мастей, выматывающих душу тупостью беспрекословных исполнений и впустую высасывающих силы физические и психические непредсказуемостью раболепствующей показухи перед начальством. И после всех занятий на выживание единственным способом расслабления и снятия звенящего до дрожи в жилах зажима был «большой выход в свет» с методичным обследованием каждого встречного гаштета. В лучшем случае, такая расслабуха заканчивалась полной потерей памяти и автопилотом до места расположения, в худшем, бывало, случались кровопролития местного масштаба с умелым пресечением противодействий полиции. Куда им до разведки!.. И снова – тренировки и тактико-технические занятия с личным составом в постоянном ожидании тревоги к очередным ученьям. И уже хорошо, что к ученьям, потому как не прекращалось нагнетание истерии возможного реального конфликта.

Как знать, чем могло бы обернуться столь активное совершенствование личности, если бы не женитьба и рождение дочери. Вот когда пришло ощущение реальной ответственности за ближних, за близких своих… И другими глазами можно было смотреть и на ДОСовскую комнатуху и на календарь… И заслуженно гордиться состоянием истинной мужественности в полном ее объеме, схожем с самоощущением опытного матерого вожака. Но и узнать впервые тревожное чувство нестабильной неопределенности будущего, когда с возвратом в Союз должны были встать новые, и многочисленные, проблемы…

И опять – с нуля?!..

Справедливо говорят, что все счастье трудных дорог ощущаешь, когда они позади.

Перестройка в жизнь гражданскую наложилась на перестройку горбачевскую. Хотя, черт знает, может и наоборот. Но не суть в порядке прослоек пирога, а в том, что забрезжили проблески надежд и оживление в ожидании перемен. А это самое ожидание, накапливавшееся годами, еще находилось во взвешенном состоянии неопределенности и недоумения. Ясно было, что «дальше так нельзя», но как можно, как нужно – не выкристаллизовалось еще ни в одной трезвомыслящей голове. Но, может, и случилось бы, родилось в неспешных разумных расчетах и народных консультациях, да рванул Чернобыль, и дальнейшее направление движения вновь подчинилось указующему персту.